С той зимы прошло двадцать лет. Прожил я их с удивительной, какой-то пухово-шелковой лёгкостью. Достаток нашего дома с исчезновением отца не уменьшился. Как я узнал позже, отец регулярно посылал матери крупные суммы. Мы легко переплыли кишащее акулами и айсбергами голодное суровое море перестройки. Я, как и следовало ожидать, вскорости увлёкся живописью и начал писать стихи. В художественную школу меня не взяли, объяснив это тем, что я не чувствую цвета и кроме того во мне нет подлинной «творческой струнки».

Через много лет я понял о чём шла речь. Мои чрезмерно декоративные, очень подробные и аккуратные рисунки никак не подходили под расхожее представление о художественном того времени. Позже я познакомился со многими выпускниками этой школы. Все они злоупотребляли сажей, искажали перспективу и гипертрофировали отдельные элементы пейзажей и части тел своих персонажей.

Поскольку лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, скажу, что их работы напоминали детские иллюстрации художника Евгений Григорьевич Монина. Монин очень интересный художник, но я до сих пор не могу понять, зачем нужно было создавать столько его клонов. Я поступил в куда как менее престижное заведение, где меня обучал рисовать художник по имени Иосиф Львович. Фамилию свою он от учеников скрывал, а я к своему стыду, так её и не выяснил.

Учась в не относящемся к делу вузе, я обратил внимание на лазерную технологию создания объёмных изображений в толще стекла. Мой доверенный друг, звали его, кстати, Димой, тот самый с которым мы когда-то обсуждали подробности либретто ёлочной литургии, увлекался радиоэлектроникой и вообще актуальной технологией. Собравшись силами и деньгами, мы нашли возможность добраться до установки, предназначенной для создания лазерной графики.

Установка принадлежала умирающему институту, и нам, за сравнительно небольшие деньги удалось её вывезти и установить в подвале на окраине города. Дима смог сильно усовершенствовать аппарат, и мы занялись изготовлением сложнейших, крайне детализированных композиций в толще стеклянных шаров.

Работы наши изобилием деталей и сюрреалистичностью сюжета напоминали картины Ерки или Кристенсена, однако мы избегали присущей этим художникам мягкой округлости линии, да и вообще старались держаться подальше от любой живописной манеры. Для наших сюрреалистических композиций был характерен механистичный, практически инженерный рисунок.

Как вы понимаете, шары наши тут же нашли покупателя. Сильно выложившись финансово, мы устроили себе выставку в одной именитой московской галерее. Выставка называлась «Коллекция Шаров и Материалов» и посвящалась памяти Аполлона Безобразова, героя сильно волновавшего меня тогда романа Бориса Поплавского.

Нужно ли говорить, что выставку нашу ругали словами, от которых скисало молоко на обшарпанных перестроечных кухнях. Однако количество клиентов у нас сразу возросло настолько, что мы перестали справляться с потоком заказов.

Надо сказать, что я ни на йоту не чувствовал родства со средой актуальных художников. Мне казалось тогда, да если честно, и теперь так кажется, что за своим пафосом художественного поиска, за вечной крикливой ироничностью и бесконечным агрессивным натянутым теоретизированием актуальные художники скрывают стремление превратить в предмет гордости свою главную беду - отсутствие глубокого, удобного, логично расположенного в толще культуры русла для полноводного мощного и спокойного протекания творческой работы.

Поднять беду на флаг – несомненно смелое и яростное решение, однако мне всегда казалось что проще и вернее постараться беды не допустить. Кроме того, мне думается, что в большинстве своём (не хочу огульно охаивать всех) актуальщики мучительно выискивают, что бы ещё им сказать в искусстве. У нас же этой проблемы не стояло. Мы спокойно, последовательно и неспешно рассуждали всё о той же единственной Тайне, на очень, как нам казалось, понятном языке.

Производя совершенно ненужные в быту, но банально красивые и очень трудоёмкие предметы мы отлично понимали, что им не попасть в музеи. Нашими клиентами были директора предприятий, чиновники, юристы, администраторы от науки, все те, кому периодически необходим уникальный, не суггестивный и по возможности запредельно дорогой подарок.

Этим художественным промыслом мы занимались вплоть до 98-го года, когда дефолт унёс две трети наших накоплений и оставил нас практически без клиентов. Имея в запасе денег ещё на год сравнительно безбедной жизни, я бездельничал, бродил по Москве, и, конечно же, посещал массу художественных галерей. Так я и попал на выставку своей будущей жены, Анжелы.