Новые ветры
14. Лихой коннект
Голубой аккуратный "Пассат" очень по-женски ткнулся носом в искрящийся, свежий, пушистый сугроб. Женя быстро, по-птичьи выпрыгнула из салона и побежала скорей через отрезок мороза в промытый остекленный подъезд.
Дома, даже не сняв шубки и сапог, она торопится к компьютеру. Темная комната, в углу переливается елка с зеленой гирляндой и шарами. Очень крупный план: курсор на значке "Аутлук Экспресс", видны пикселы. Освещенное монитором лицо Женечки, она всплескивает ладошками: "Наконец-то!" Читает письмо, водя пальчиком по монитору; закрывает глаза, прижимает ладонь к губам, шепчет: "Милый, милый, милый!" Выдыхает и, наконец, выбегает из комнаты. Хлопает входная дверь.
• • • • • • • • • • • •
Холодный, бесчеловечный зеленовато-синий вечер. На краю голого снежного поля заброшенный город. Не горит ни одно окно, стекла выбиты, оборванные провода уходят в сугробы. На переднем плане автобус, смятый посередине словно огромным кулаком. Нас сносит вправо, туда, где к полуруинам вплотную подступает лес. Неожиданно, противоестественно жилая строительная бытовка. Из-за грязного стекла бьет желтый сорокаваттный электрический свет. Рядом мрачные, грубые, черные ели. Из-за них появляется человек. Он бредет по пояс в снегу, шатаясь... Это женщина. В конце концов мы узнаём Женю, но в каком виде! Волосы смерзлись сосульками, бледное измученное лицо все в царапинах. Одного сапога на ней нет, чулки в дырах, юбка связана узлом между ног, лисья шуба, грязная и свалявшаяся, разорвана на спине, вероятно, медвежьей лапой.
Женя стучится в дверь бытовки. Ждет. Нет реакции. Стучится снова. Снова ждет. Падает от усталости и отчаянья на колени, стучится опять. Слезы замерзают у нее на щеках. Наконец дверь открывается. На пороге стоит кургузый мужчина в ватнике, семейных трусах и кирзовых сапогах. На его морщинистом несвежем лице трехдневная щетина. По осанке видно, что он не трезв.
– Что, нарисовалась, блядина, – говорит он – и размашисто бьет Женю ладонью по щеке.
15. Неведомая плоть
– Я собрал Вас, молодые люди, чтобы сообщить приятнейшее известие... – произнес Федя Родионов, сидя на белом, очень старом рояле и болтая ногами. – К нам едет Эй Джей.
Кроме Федора в комнате были Алик Григорьев и Эллочка Жукова. Алик одеждой и лицом более всего напоминал Дэвида Боуи, только прическу носил иную: низкое, по самые плечи каре. Эллочка была высокой и очень бледной красавицей – бледной, несмотря на сверкающий за окнами ялтинский июль. Она улыбалась одними губами и все время молчала. Федя держал в углу рта толстенную сигару; ростом чуть ли не карлик, он имел боксерскую фигуру и глуповатое лицо пасторального пастушка.
– Не слышу бурной радости! Повторяю по буквам: Эй Джей.
– Кто таков? – Алик картинно сел в оконный проем.
– Поразительная темнота. Эй Джей – порнокороль из Марракеша. Трижды менял пол. Прожил год в аквариуме с самкой павиана, питаясь одними змеями. В прошлом году объявил, что готов заплатить два миллиона долларов за действительно новое для себя сексуальное переживание. Я послал ему приглашение. Он будет здесь через три дня. Ты займешься охраной, а Элла подготовит гостиницу.
• • • • • • • • • • • •
Федя отсчитал пять пачек по десять тысяч и подвинул их к Алику, а три пачки бросил сидящей на диване Эллочке.
– Кто-нибудь в обиде?
Эллочка молча покрутила головой и вышла из комнаты. За окном завелся ее автомобиль.
– Какая уж тут обида. Я верну тебе деньги, если расскажешь, что ты ему показал.
– Идет, – ухмыльнулся хищнически Федя и бросил Аликовы пятьдесят тысяч обратно в мешок. – Пошли.
В спальне Федя достал из ящика стола особенную вычурную трубку с янтарным мундштуком и, не торопясь, набил ее табаком. Закурил, снял ботинки и носки, присел на диван. Федя глубоко затянулся, но не просто выпустил дым, а сделал это, одновременно совершая множество очень точных и сложных движений губами и языком. В воздухе поплыли дымные буквы и сложились в слова: "Неведомая плоть". Пятки у Феди были волосатыми.
– Бля! – Алик тряхнул волосами, обнажив на секунду беличье заостренное сверху ухо. – Моя ты прелесть!
16. Куриная лепота
– Тут такое дело, барин, курица снесла... Бабка говорит, давай его поломаем да продадим от греха, а мне жалко, красота-то какая. Дай, думаю, барину отнесу. Может, нам со старухой пара рубликов перепадет…
– Ух, Сёмка! – отвечал Георгий Михалыч. – На, возьми три рубля. И если еще раз твоя курица снесет такое, – он поднял вертикально в пальцах золотое, финифтью отделанное яйцо с клеймом Фаберже, – будут не рублики, а батоги.
• • • • • • • • • • • •
Лидочка, трехлетняя внучка профессора Казанского университета Геннадия Петровича Стукалова, взяла банку из-под монпансье, полную посылочных гвоздей, вышла во двор, где бродили на жаре оплывшие волглые куры, и стала кидать гвозди птицам, как пшено, приговаривая: "Цып! Цып! Цып!" Куры сначала, обманутые привычным зовом, бросились к Лиде, но тут же, разочарованные, вернулись назад к навозной куче. Убедившись в тщетности своих стараний, Лидочка захныкала, поставила банку на землю и побежала в дом. Там она прыгнула на колени к деду, уткнулась в его рубашку, спросила.
– Деда, а почему курочки не едят гвоздики?
– Наука не допускает, – ответил профессор.