Тогда, Анжела была ещё за мужем, и мы не могли проводить вместе столько времени, сколько нам хотелось. Мы вернулись из Крыма, куда ездили тайком от анжелиного мужа, и не желая расставаться решили прогулять пару рабочих дней и ещё хоть чуть-чуть побыть вместе, попить и потрахаться. Собственно это был последний день нашего совместного отпуска. Мы поехали в Абрамцево, чтобы создать сколь угодно вырожденное, но всё же подобие, завершившегося сладчайшего крымского уединения. Мы разговаривали о том, о чём обычно разговаривают люди в состояние гормонального шока, пили вино, и в какой-то момент нам стало действительно хорошо. Пруд был плоским, широким, кремовым, над, по медузьи, неоправданно холодной, травой шел почти невидимый плоский белёсый туманчик. В воде вверх ногами висел сытным оранжевым в густо-синюю нитку горбом вечерний бор, а над ним плясало пингвинье яйцо березняка. В ельнике кто-то птичий не часто и глубоко не то ухал не то вздыхал, и совсем уж редко падали в тамошней глубине, на землю сухие ветки.

Так вот, как только нам стало по настоящему хорошо, из кустов появились они. Впереди шел наш новый знакомый, в другой, более зелёной ветровке, рядом с ним шагала измождённая библиотечная цапля в зелёном же сарафане выгодно обнажавшем цыплячью со сползшими под мышки верёвочными сиськами грудь. Такие женщины обычно способны в одиночку наполнить запахом мускуса спортивный зал. Очевидно беззлобная природа подарила им мускусную железу такой мощности, понимая, что других причин к тому, чтобы ебать подобных дам нет. Следом шёл ожирелый карапуз лет сорока пяти с застенчивой улыбкой, голдой на шее, и слюной в углу рта. Он сплёвывал, подхохатывал, переваливался, в целом вёл себя как правильно пропеченный сырник в хорошей сметане. Сырник пёр спортивную сумку битком набитую снедью и бухлом, за руку он вёл очень толстую и малоподвижную, похожую на зомби-бобра девочку. За сырником следовала предводительница этого бесстрашного народца, большеголовая, грудастая, пухлявая деваха, с круглой переваливающейся под спортивным костюмом из салатового шелка жопой, толстенными, постоянно сползающими куда-то на бок лица губищами (это случалось с ней от разговора, а говорила она очень громко и не переставая, причём преимущественно в командной или уничижительной интонациях). Волосы у девахи тоже были толстые, грубо вытравленные перекисью, стянутые на затылке в толстый корявый хвост. Деваха тащила за руку полудохлого, похожего на призрак лягушонка мальчика, с огромным, игрушечным автоматом в руках. Надо ли говорить, что мальчик из этого оружия не переставая стрелял. Позади всех шол малорослый, но хваткий улыбающийся, смазливый и чернявый хлыщёк. В кокетливой куртейке из импортного стильного кожзама и правильных шелестовских кроссовках. Хлыщёк лукаво и довольно улыбался, словно собирался сегодня же ночью вступить во владение скоростным пароходцем «Ласточка». Мне мгновенно стало ясно, что хлыщёк оказался на этом празднике жизни потому, что ебёт обеих присутствующих дев.

Евгений и цапля прошли за наш мысок, и мы вроде выдохнули, как вдруг деваха громко и с аберрациями заорала: «Женя! Света! Куда блядь пошли? Смотрите место какое достойное!».

Некоторое время мы честно терпели происходящее. Мы вынесли непрестанно подкатывающийся к нашим ногам мячик, за который дрались вышеописанные дети. Крепкая и немногословная девочка всякий раз побеждала, ударяя мальчика со всей дури в бледный, словно совершенно лишённый хряща, нос жирным в красных пятнах кулаком. От этого мальчик падал навзничь, удивлённо корчился и уползал в лес. Девочка какое-то время держала мяч в победительном оцепенении, после чего начинала тормошить цаплю, звучно квакая: «Тётя Света, сходите за Костей, он опять в лес один ушёл».

Мы вынесли громовой рассказ девахи о том, что в прошлом году они точно так же, как мы вот тут сейчас, сидели с сырником на Кипре.

Мы даже перенесли фразу сырника: «Костя, чего ты в папу стреляешь? Иди лучше чужих застрели!». Всё это мы перенесли. Как это обычно и бывает, нас умотало искусством. Эти существа включили магнитофон.