Жили выше по реке, в горах отец и сын. Оба насмешники, болтуны и пьянчуги. Однако умные как черти. Сидели все обычно в кабаке, и все их угощали только за то, что знали они, какая трава от запора помотает, и чем надо бить беременную жену, чтобы урода не принесла. Сын обычно рано домой возвращался. Некрепок он был желудком, да и девки к нему вечерами ходили. Брюхатые, и так просто.

Отец же его напиться мог до такого чувства, что видел себя всезнающим пророком, причем друзья его, находившиеся рядом в меньшей кондиции, говорили, что был он в этом прав. Потому что отвечал он тогда на вопросы, к которым просто человек ответа знать не обязан. Например, спросишь у него, чем лягушка головастиков производит, а он раскажет тебе про шестиногого человека с мозолью на каждой пятке, да так раскажет, что поймешь ты и про головастиков, и про то, почему днем на трезвую голову луны не увидишь, и почему на хлебнем поле мочиться нельзя, а на бобовом всегда пожалуйста.

Однажды пришел он утром в кабак, а там кабатчик помер, по какой причине заведение оказалось закрыто. Взяла его утренняя закономерная тоска, стал он стучаться поночалу, но вскоре уважение к памяти усопшего взяло верх, и поплелся он домой, не зная чем выручить еще более мучительно переживавшего рассвет своего потомка. Тут пришло ему в голову, что у святого отшельника, которых живет там, где в горах середина снега, всегда была рябиновая наливка. Ну и пошел он в горы, думая по пути, где старый хрен берет рябину, если на его кривых ногах до сортира не дойдешь.

Так шел он, и вдруг видит: нарисован на снегу знак. И мало того, что этому знаку не идет никаго следа, кроме его собственного, еще и значение его по всей видимости такое, каким в мозгах его и не пахло никогда. В другой раз и отнес бы он это на счет известного излишка, только ведь какой там излишек, одно томление. Изображал этот знак ни животное, ни растение, ни черную саблю паучей ноги, и даже ни самое страшное, что можно себе представить, – женщину без агрегата. Плохо стало от этого дядьке, ой как нехорошо. Плюнул он в самую середину изображения и ломанулся, не разбирая дороги в белую пустыню.

Сынок ждал папу, ждал и, решив, что искомое вызвало в родителе припадок забвения, отправился на поиски. Так же обломавшись у кабака, пошел он к преподобному, и у границы вечных снегов наткнулся на папин след. Следопытом там быть не нужно. Человека в такую дыру загонит разве что духовная жажда, поэтому следами склон не изобиловал. Пройдя определенное расстояние, наткнулся сынок на знак и моментально сообразил, что папаша такого не нарисует. Подумал он, напрягся и, преодолев священный трепет, смахнул изображение рукой с поверхности наста. «Это снег» – сказал он себе, разглядывая рваную перчатку. Он шел по следам отца, зная что тот скоро опомнится и свернет к намеченой цели, а привычный снег летел ему в лицо и хрустел под ногами.