В отчётливых лимонных струях жары,
Застыла извилистая тень земляничного дерева.
Слепящий прибой.
Ты сидишь по турецки,
В треугольной тени
Острой сухой скалы,
Я напротив, под палящим солнцем,
Лежу, облокотившись, на плоский, шлифованный морем камень,
Я чувствую и люблю
Всю острую страстную,
Горячую, неумолимую машину,
Часть которой мы,
Два до черна загорелых тела
На галечном пляже.
На тенистой набережной,
У белого ствола
Огромного пронизанного солнцем платана,
Три стриженых, длинных, худых,
Молодых человека,
В шортах и ярких рубашках,
Непринуждённо курят, глядя на бесконечный сияющий променад.
В море, за ближней, зелёной,
и за дальней белёсой его полосой,
На глубине невозможных шестнадцати метров,
В клочковатой, зелёной тьме,
Под стеклянными куполами,
Пробегают странные,
Похожие на болотные, огни,
И раздаётся утробное электрическое урчание,
Напоминающее разговор дельфинов,
Но ниже и удивительнее.
Если взять бинокль, и поглядеть
На выбеленную солнцем стену горы,
Нависшей, над томным, ленивым, кипарисовым городом,
То в выемке, двадцатью метрами ниже вершины,
Под прикрытьем кривых, горизонтальных деревьев,
Можно заметить, какую-то слишком размеренную,
Нечеловеческую жизнь.
Можно долго вглядываться
В шевеленье листвы, солнечных зайцев, теней,
Но так и не понять, что же происходит там,
На высоте пятисот с лишнем метров над уровнем моря,
Плюнуть, опустить бинокль, и уйти,
Списав, всё на пляску
Стеклистых червячков перед глазами,
Вызванную жарой, обильным белым вином,
И утомительной, душной,
диким зверем пропахшей,
Вчерашней ночью.
Я гляжу на тебя,
На безжалостный сплав недвижимого моря и солнца,
И думаю, как же всё-таки хорошо,
Что всё начнётся именно здесь.
То, что мы выпустим в мир,
Хлынет отсюда,
Из жаркого, безмятежного,
Над ослепительным морем застывшего,
Душного сонного сада.
Свежая волна,
Спасительного хаоса,
Прозрений и разрушений,
Будет нести в себе аромат кипарисов,
Виноградных дров,
Пиний и летнего моря.
И вдруг я слышу спиной,
Странный утробный подземный шум,
Словно под нами не галечный пляж,
А дощатый помост,
И ниже, под сценой, завелся, огромный,
Бронзовый механизм.
Ландшафт тронулся и поплыл вправо,
Так, словно сцена,
На которой находимся мы с тобой,
Начала вращаться.
Я привстал и показал тебе знаком,
Что хотел бы пройтись,
Подняться, вверх, по тропинке, на скалы.
Я просто почувствовал острую потребность
Убедиться, что нет ни сцены,
Ни таящегося под ней,
Древнего механизма,
А есть южный город, молодость, страсть,
И бесконечно опасное,
И невыразимо нужное всем,
Общее дело.
Я показал тебе знаком, что скоро вернусь,
И глаза твои, вдруг стали страшней,
И холодней, чем узкое лезвие,
Приставленное к голому животу.
Я подавил свой порыв,
И снова сел, прислонившись к камню,
Делая вид, что ничего не случилось.
Сердце моё,
Срываясь сырую прохладную пропасть,
И снова взмывая в горячий пурпурный ад,
Качало в мозг ледяной раствор ацетона,
А ты цедила сквозь зубы шипучее длинное «сядь!».