Оглядываясь назад, мы, как правило, видим что-нибудь единственное, яркое и запоминающееся. Например, лимонно-желтую табличку с бликующей чёрной надписью «Порошок уходи!», женский берет цвета свежей петрушки над вытянутым восковым лицом, или, на худой конец, красный, пластмассовый забытый в траве игрушечный экскаватор. Наш мозг, при резком повороте головы назад в мгновение мобилизуется, стремясь вычленить из ландшафта самое важное и актуальное, пока кто-то неброско одетый вытаскивает кошелёк из кармана нашего плаща.

То же самое происходит, когда мы пытаемся восстановить в памяти прошлое. Память обозначает единственную, удивительную своей отчётливостью, подробность. Потом, словно кувшинки в утреннем, накрывшем украинский пруд, тумане, проступают по всей плоскости личной хронологии подобия первой всплывшей в памяти детали, а дальше, из млечного небытия выплывает всё остальное, неподробное, будто бы второстепенное, прошлое. Самое трудное выявить подробности в этом неподробном. Просто потому, что вымысел быстрее заполняет лакуны, а подоспевшая следом память предлагает нам товар, кажущейся серым и второсортным, рядом с нарядным, кристаллически блистающим, и логически стройным конструктом вымысла.

Так за разноцветными ежами огней новогодней ёлки теряется тёмная густая и ароматная глубь, всё ещё живого, дерева. Инстинкт говорит нам, что, в этой еловой глубине, прячется тактильная глухая одинокая тайна, однако опыт подсказывает, что нырни мы в эту глубь и найдём только коричнево-серый, смолистый, шершавый, и сравнительно унылый ствол. Так же и музыка человеческой жизни состоит именно в ритме сменяющих друг друга подобий единственного важного, давнего впечатления, и в мелодии мерцающих вымыслов, связывающих между собой эти подобия. Очень похожим образом новогодние гирлянды, связывают между собой совершенно отдельные, независимые ветви дерева. И тем не менее мне всегда хотелось стать крошечным и смелым, добраться по ветвям к самому стволу, повернуться к нему спиной, и хоть однажды взглянуть на новогоднюю ёлку изнутри.