Вадим открыл глаза. У него во рту двигался медленно, как палочник или дерижабль член Егора. Собственный вадимов хуй весело прыгал во рту у Кати. К пиздеже катиной прилипился старый друг Вадима по имени Инокентий… Вадим повел глазами. Пятку его жены, страстно причмокивая , облизывала совершенно голая женщина в фашистской каске.

«Все!» - подумал Вадим, сперма его ударила в Катино горло, Егор по каким-то признакам понял это, и решил, что не удержится. Кончить Вадиму в рот ему представилось непозволительно банальным действием. Он выдернул хуй, стремясь облить Вадиму лицо так, чтобы часть спермы упала на фашистскую каску, однако зацепился за Вадимов нос, и сперма полилась на жестко табуизированный турецкий ковер на стене. «Ковер!» – крикнул Вадим, пытаясь обеими руками остановить мутный белый поток.

Прохор еще раз окинул взором свое новое цилиндрическое, отливающее серебром тело, и не просто понял, а услышал, услышал и повторил: «Ковер!», - и еще раз, громче и пронзительней: «Ковер!», и еще, и еще, словно все что мог ковер, которым вдруг сделался Прохор, это раз за разом утверждать свое существование.

Вадим наконец услышал ответ на мучившую его загадку. Прохор вдруг прокричал, то что не мог или боялся сообщить о себе окружающим весь минувший день. Он лежал где то в дальней комнате и пронзительно на весь микро-район выкрикивал, что он, Прохор стал Ковром!. «Конечно же ковер! – теперь уже спокойно, окинувшись на подушки, думал Вадим, - Если идентификация себя с чем бы то ни было это точка, то Прохор - плоскость состоящая из неисчеслимого, пусть и конечного множества этих точек… Вот подлюка. Круто ему наверное. Надо и мне так научиться…». Вадим сосредоточился внутренне присел и разбежался во все сотороны бесконечными мириадами переплетающихся нитей.

Снаружи ковёр напоминал расходящееся во все стороны лишённое перспективы, томительное вечернее поле цветущего льна. Ковёр можно, и даже нужно было, видеть из вне, однако равно можно было находиться во всех составляющих его точках-узелках. Захлебнувшись сладчайшим изобилием возможностей Вадим ринулся сразу во все точки, и стал находиться в них с весенней судорожной страстной оголтелостью.

Вадим запрыгивал, разбежавшись по корявому заледеневшему перону, на страшную охристо сизую платформу, грохочущего, в ледяной мгле товарняка. Одновременно он открывал глаза под водой в зеленоватой, наполненной солнцем толще Азовского моря в двух метрах под поверхностью и обнаруживал перед собой кожистую мохнатую бухту каната, которая вдруг поднимала голову, превращаясь в широкомордого, флегматичного, китаистого морского змея. В тот же момент Вадим проносился вниз головой мимо квадратных скоб на боку огромного, стоящего на оранжевых старых пантонах неведомого назначения железного шара, посреди Пироговского водохранилища. Тут же на сведённых судорогой ногах он выбирался, в немыслимо тяжёлом, насквозь промокшем, тулупе из заледеневшей декабрьской Москвы реки. “Мы их душили душили!” – визжал Вадим и бросался в погоню по ноябрьским лужам за узкой трёхцветной кошкой, поскальзывался, закрывал глаза, и тут же вставал из салатовой, росистой высокой июльской травы, и шёл до пояса голый, в сторону бледно-оранжевых, в шеренгу стоящих, девятиэтажок на горизонте, унося на плече тоненькую, мокрую и совершенно голую, пахнущую ревенём девушку.

Вадим застывал на скользкой тропке, между двух стен осоки, посреди огромного болота, поднимал голову и видел, как в феерверке искр срывается провод со стоящей посреди воды высоковольтной опоры. Провод нёсся на него. Вадим стоял парализованый страхом. Провод бил в грудь. Громовой зуд электрического удара и Вадим ссыпался грудой обугленных костей в подёрнутую мелкой белёсой ряской болотную воду.

Вадим выезжал на красном велосипеде на высокий холм посреди степи и застывал в сладчайшем, бесконечно счастливом, изумление, видя на горизонте в закатных лучах кремовую башню элеватора и сладкий нереальный пруд в крупных неподвижных искрах.

В белом кителе, с огромной сусального золота эполетой на плече и с кортиком на инкрустированном перламутром ремне Вадим стоял за большим, красного дерева штурвалом мчащегося дерижабля, порыкивал команды в свисающий справа латунный раструб, глядя как небо впереди заполняет туча, идущих в атаку вражеских истребителей.

Вадим плыл на спине по пронзительно ласковой и спокойной реке, между двумя высокими глинистыми берегами, и вода вокруг него издавала отчётливый, но не резкий запах рождественских мандаринов. Вадим выбегал, пригнувшись на базальтовый лоб крымской горы, и перед ним открывался, шевелясь в солнечном неощутимом ветру, низкий изумрудных и коньячных оттенков лес. “Ковёр сладок, но изнурителен, - думал Вадим, - пора выбираться. Он совершил нечеловечески трудное внутреннее движение, собрав все точки ковра в одну и открыл глаза.