Как мы помним, в начале двадцатого века наступил момент, когда вера в рациональность и познаваемость мира оказалась сильна настолько, что люди были убеждены в возможности построить инженерно такой социум, который станет лучше, добрее и справедливее, чем существующее, возникшее эволюционным путём, общество. В результате возросшей популярности этой гипотезы, несколько государств включились в социальный эксперимент по построению искусственного общества.

В результате все государства, включенные в эксперимент, построили примерно одно и тоже. У всех получилась банальная тирания на базе тоталитарной идеологии с кошмарно разбалансированной и совершенно не гибкой экономикой. К концу двадцатого века всем участникам эксперимента стало ясно, что проект пора сворачивать. Экспериментальные общества не устраивали даже свою элиту. Жизнь в них была бедной, жалкой и скучной. Кроме того, они стремительно отставали от своих естественных конкурентов в смысле научно-технического прогресса. Идеологические ограничения изнуряли науку, а громоздкая и не способная к работе с рыночными неопределенностями экономика сдерживала технологическое развитие.

Началась приватизация столь же крупных, сколь и неэффективных государственных экономик. В разных пост-экспериментальных странах этот процесс прошел по разному. Но нас с вами будет интересовать только один из путей.

В отдельных странах государственная экономика попала в руки очень небольшой группы лиц. В результате образовались “гиперсобственники”. То бишь отдельные лица или же компании, вдруг получившие совершенно колоссальный для актуального мирового рынка объем средств, и так же резко и вдруг вышедшие с этими средствами на рынок.

Чтобы эти, действительно гигантские, средства не растаяли, их нужно было быстро и эффективно где-то разместить. Разумеется пост-экспериментальная экономика для этой цели совершенно не подходила. Единственное, что с ней можно было сделать - это как можно быстрее демонтировать. В результате гиперсобственники разместили свои средства в развитых и стабильных экономиках других стран.

Таким образом в мире возникли гибридные режимы. Размещенные в чужих экономиках гигантские капиталы технически не могли не пойти в рост. И они стали бурно расти. В первое время вкладываться в экономику своей страны было настолько вопиюще неэффективно, что гиперсобственники буквально предпочитали просто кормить население, не требуя от него даже имитировать полезную деятельность. Между гиперсобственниками и населением сложились специфические отношения. Гиперсобственник поддерживает население в сытом состоянии, а население не спрашивает у него откуда берутся деньги. Постепенно выработались даже популярные легенды, объясняющие происхождение средств в стране, в которой очевидным образом практически отсутствует какое-либо эффективное производство. Например в России популярна легенда о том, что гиперсобственники (олигархи) “продают недра Русской Земли”.

Понятно, что со временем какие-то средства таки начали копиться и во внутренних экономике гибридных государств. Слабый, дикий и обречённый вольный бизнес потихоньку заколосился на их территориях. Объем, приносимых этим бизнесом в казну средств сравнительно невелик. Поэтому гиперсобственники, чьи состояния давно и прочно соединены многочисленными сосудами с государственной казной, полагают малый и средний бизнес скорее досадной помехой. Вольный бизнес как-бы нарушает лежащий в основе гибридного режима негласный общественный договор “мы вас кормим, и вы ни о чём не спрашиваете”.

Ситуация при которой большая часть денег приходит в страну из других экономик, заставляет гибридные режимы действовать с оглядкой на традиционные правительства. Всегда остается возможность, что, расположенные за рубежом, источники дохода будут заморожены. Это же заставляет гибридные режимы разворачивать в политике и экономике стран-доноров активную деятельность по предотвращению самой возможности блокирования привычных источников средств.

С другой стороны, внутри страны, гибридный режим вынужден поддерживать мощную идеологию автаркического характера. То бишь, держа активы за рубежом, гибридный режим оказывается вынужден настойчиво убеждать население в том, что за границей живут исключительно враги. Точнее гибридный режим выстраивает замысловатый и высокоэмоциональный тренд на тему комплекса национальной исключительности.

Лояльный гражданин гибридного режима исповедует идею национальной исключительности. Государственные СМИ постоянно сообщают ему о том, что он он превосходит интеллектуально и нравственно граждан других стран. Этим, собственно, и объясняется незавидное финансовое положение лояльного гражданина. “Ты так беден не потому что лузер, - как бы говорит лояльному гражданину гибридное государство, - а потому что ты честен и нравственен!”. Так называемая, “оппозиция” постоянно атакует этот тренд через свои СМИ, поддерживая вокруг него эмоциональный накал.

Такая ситуация гипнотизирует подавляющее большинство населения. Лояльное большинство увлечено идеей своей исключительности. Оппозиционное меньшинство озабочено также своей исключительностью, но уже мессианского характера. Оппозиционное меньшинство стремится “открыть глаза” лояльному большинству на “реальное положение вещей” и таким образом его “спасти”. Действует оппозиционное меньшинство преимущественно организовывая ритуальные уличные шествия, которые, часто достаточно жестоко, разгоняются полицией. При этом и лоялист и оппозиционер согласны довольствоваться в жизни весьма малым. Ощущение собственной исключительности предполагает готовность идти на жертвы и терпеть невзгоды.

Чем трендовая машина гибридного режима принципиально отличается от действующей в большом мире “машины эмоционального резонанса”? Идеология гибридного режима выстраивается, как оппозиция к либеральным ипостасям существующих мировых трендов. Пространство из которого гибридное государство получает деньги и товары должно внушать его лояльному гражданину нечто среднее между ненавистью и брезгливостью. С другой стороны гибридный режим должен использовать все поводы для “естественной гордости”, дабы сильнее разжечь чувство собственной исключительности, как в лояльном, так и в оппозиционном гражданине.

Возьмем в качестве примера русскую гомофобию. Массовая гомофобия всегда была свойственна русскому обществу. Как впрочем и любому другому патриархальному комьюнити с низким уровнем социальной культуры и уважения к личности. Именно эта, пещерная гомофобия теперь делается частью государственной идеологии. Теперь лояльный режиму гражданин испытывает чувство собственной исключительности, потому что он “противостоит всемирному растлению”, а оппозиционный деятель полагает себя исключительным поскольку смог сохранить вменяемую и цивилизованную точку зрения в толще гомофобной пропаганды.

То есть в в машине гибридного режима, которую я назвал бы “тиранией эмоционального резонанса” работают те же самые тренды, что и в обычной машине эмоционального резонанса. Вот только семантические альтернативы внутри тренда борются между собой не свободно. Консервативный полюс любого тренда поддержан всей мощностью существующей государственной пропагандистской машины. То бишь в этом случае всякая дисперсия политической воли вообще исключена. В политике России, например, можно быть только патриархальным сексистом, националистом, антиэкологистом и гомофобом. Выражая любую другую точку зрения, ты автоматически перебираешься в лагерь “оппозиционеров”, который сохраняется гибридным режимом для поддержания уровня эмоциональности конфликта, но категорически не допускается к любым рычагам управления.

То есть при “тирании эмоционального резонанса” доминирующее мнение не колеблется между двумя противоположными точками сравнительно свободно и случайно, а жестко закреплено. Эмоциональный резонанс всё время вертится вокруг одной, как правило, консервативной точки зрения, что обеспечивается мощнейшей пропагандистской машиной.

Тираном в этом случае является не гиперсобственник и не режим. Главным тираном становится сам эмоциональный резонанс. Постепенно формируется незыблемый набор часто абсурдных консервативных мнений, подержанный системой пропаганды и непрестанно атакуемый слабой, но неугомонной оппозицией. Ужас данной системы в том, что набор зафиксированных в ней мнений никак не может изменится. Может смениться гиперсобственник, может смениться лидер правительства и само правительство, но пакет господствующих мнений останется таким, как был.

Достаточно важной особенностью гибридного режима является так-называемый “бешеный принтер”. То бишь процесс непрестанного появления всё более и более диких и абсурдных законодательных актов. При “тирании эмоционального резонанса” непрестанно происходит то, что машине эмоционального резонанса только грозит в будущем, в случае если она продолжит разрушать базовую цивилизационную логику. То есть гибридный режим уже находится в состоянии цепной реакции нарастания уровня абсурда.

Механизм работы бешеного принтера интересно рассмотреть. Эмоциональное напряжение “тирании гибридного режима” постоянно падает просто в силу того, что оппозиция совершенно не равновесна по силам лоялистам. Время от времени оппозиция, понимая, что её ритуализованная борьба ничего не меняет, отчаивается и замолкает. Однако допустить падения эмоциональности ситуации никак нельзя. И тогда появляется чиновник, выдвигающий новый, чудовищный по уровню абсурдности закон, который неизменно принимается. Оппозиция снова взвивается и шоу продолжается.

При этом самим чиновником двигает мотивация вопиющей простоты. Он хочет быть замечен. Он видел, как до него чиновники выдвигавшие наиболее возмутительные и абсурдные законодательные акты были замечены руководством и поддержаны. И он просто делает то же самое, что и они, просто выше, лучше, сильнее.

То бишь “машина эмоционального резонанса” просто безразлична к семантике политической воли, поскольку не работает с политическим смыслом, а только с его одобрением. “Тирания эмоционального резонанса” - направлено генерирует абсурд, усложняет человеческую жизнь, делает невозможным экономический рост и политический прогресс.

Почему я считаю что мир сегодня идёт от традиционных режимов к гибридным и от машины эмоционального резонанса, к соответствующей тирании. Основной причиной я считаю причину экономическую. Дальнейшее развитие ситуации мне видится следующим образом. Эмоциональный резонанс продолжит выдирать куски из цивилизационной логической машины. Увеличившаяся абсурдность частной жизни ударит по малому и среднему бизнесу. Крупному бизнесу абсурд будет страшен совсем не в той мере. В результате доля живого среднего и малого бизнеса в развитых экономиках быстро сократится, а крупный бизнес сформирует какое-то количество всемогущих гиперсобственников, которые окажутся в состоянии просто кормить население. Чтобы население не ело слишком много, ему будет предложена какая-то сдерживающая аппетиты идеология. Вариантов таких идеологий масса. Совсем недавно мне казалось, что первым кандидатом на эту роль является, предложенная Греттой Тумберг экологическая аскеза. Но похоже, что есть куда как более удобные нарративы, которые общество охотно станет рассказывать самому себе, дабы оправдать собственные бедность и ничтожество.

Весьма вероятно, что дальнейшее неконтролируемое наращивание эмоциональности трендов приведёт к непременным чудовищным экономическим потерям и машина эмоционального резонанса станет для человечества слишком дорога. И самым простым решением окажется заменить её на хорошо отработанную, дешевую и весьма стабильно работающую “тиранию эмоционального резонанса”.

Такова моя точка зрения на идущий прямо здесь и сейчас процесс. Я очень хотел бы оказаться неправ. Более того я ужасно боюсь того, что я всё-таки прав.