Стихи Лиды Юсуповой представляются мне чрезвычайно важными для сегодняшней русской поэзии, — и для сегодняшней русской жизни. Поэтическая практика, явленная нам в «Приговорах» Юсуповой, многослойна: она работает одновременно на многих уровнях, по разным направлениям и с разным материалом. Уже очень много написано и сказано об основной теме Юсуповой, культуре насилия в современной России, — насилия обыденного, ежедневного и повседневного, никогда не начинающегося и не заканчивающегося. Жертвы этого насилия в наиболее радикальных (но и обыкновенных) его формах обретают в стихах Лиды Юсуповой, — нет, не голос, но нечто не менее — или даже более — важное: видимость, зримость.
При том, что решения судов в России по закону размещаются в открытом доступе, почти все эти тексты находятся, парадоксальным образом, вне зоны видимости, а часто, будучи сканированными и нераспознанными копиями судебных бумаг, оказываются, при всей будто бы публичности, и буквально вне зоны находимости. Помимо технологии публикации на невидимость и ненаходимость этих свидетельств работает и то, что массив этих данных слабо структурирован, — документы, которые читает Юсупова, свалены по углам публичной сферы, как сваливают одежду в полуподвальных секонд-хендах. Наконец, по крайней мере, ещё один класс обстоятельств работает на то, чтобы документы эти были прочтены только теми, кто готов их целенаправленно и подолгу искать. Это обстоятельства языковые. Решения судов изложены, как правило, на самых уродливых диалектах канцелярита, призванных как будто обеспечить объективность, беспристрастность изложения («через отверстие в окне / образовавшееся в результате разбития стекла / открыли дверцу данного окна»). Сколько-нибудь длинное повествование в этом роде неизбежно и быстро истощает в читателе способность удерживать внимание, — а затем и способность понимать написанное. Массив документов, которые читает Юсупова, — а затем вместе с ней и мы, уже её читатели, — снабжён многоуровневой системой защит, прячущих эти документы на самом виду; превращающих различное в неразличимое; плодящих формулы речи, настолько оторванные от любой возможной фигуры говорящего, что и самый простой смысл сказанного не может в них удержаться.
Говоря о том, что поэтическая практика Лиды Юсуповой работает одновременно на многих уровнях, я имею в виду способность автора пробиться сквозь прямое сопротивление документа или предотвратить его ускользание. Имею в виду, что тот лёгкий, — только необходимое, как у андерсеновского tinsoldat, — арсенал средств, которыми вооружена поэт Лида Юсупова, позволяет ей главное: возвращать обессмысленному смысл, а обезличенным — лица; делать невидимое — видимым, а сострадание — возможным.