Предисловие к книге Лиды Юсуповой «The Scar We Know»
Я очень рада тому, что мне предстоит представить стихи Лиды Юсуповой американскому читателю. Для меня, как и, я уверена, для подавляющего числа молодых российских поэтесс и поэтов ее стихи были и остаются очень важными. Я слежу за ее публикациями, однажды даже иллюстрировала поэму «Центр гендерных проблем» для проекта Ф-письмо, а когда Лида приезжает в Москву — устраиваю ее поэтические вечера. Но чаще всего — сама в своем письме обращаюсь к ней и ее поэзии.
Я познакомилась с ее стихами совершенно случайно около десяти лет назад, первым стихотворением, которое я прочла, было стихотворение «Памяти Смитти». Меня поразило то, с какой нежностью Юсупова обращается со своими героями, какую интонацию выбирает для говорения о них и с ними. Для российских читателей стихи Юсуповой, испещренные иностранными именами, могут восприниматься как экзотические. Иногда кажется, что Юсупова пишет о мире, совершенно не похожем на русский. Правда ли это? Жестокость в стихах Юсуповой — не исключительная особенность реальности, которую она описывает. Россия и есть страна слепой безмолвной жестокости. И да, поздние циклы Юсуповой повествуют о мире российских судов. Со всей присущей им неповоротливостью и косностью. И о насилии, которое происходило с ней здесь и продолжает происходить сегодня с другими женщинами и мужчинами.
Я долго пыталась вывести корневой принцип поэтики Юсуповой, и сказать о том, что она пишет о насилии, значило бы округлить ее работу до пустоты. Юсупова пишет не действия и претерпевание, она пишет состояние. Она пишет близость катастрофы, и эта близость и временна́я, и географическая. Так констебль С.Г. Клей из ее стихотворения о камнеломках ступает по красному мху и не знает, что это кровь. Так в стихотворении «Чижик» она видит шрам на шее приемного сына и не знает, что это след попытки самоубийства и знак его будущей смерти. Так она торопится в Центр гендерных проблем, чтобы «встретиться с лесбиянками и феминистками», и не знает, что найдет там любовь. Так текст приговора об убийстве ненависти не знает о том, что его герой был зверски убит и испытывал ужас и боль. Но все они это чувствуют. Стихи Юсуповой — это протоколы дурного тяжелого предчувствия. А знаки мира, которые указывают на катастрофу, невозможно считывать, если не знать объективной правды, но в правду невозможно поверить, потому что то, что произошло, немыслимо.
Язык Юсуповой стремится обратиться тем, что он описывает, он стремится быть последовательным и объективным. И разочаровывается. Это язык разочарования и завороженности, так бы я его назвала. Но он — язык витального поиска выражения опыта. Особенно это видно в цикле «Приговоры», составленном из реальных текстов судебных приговоров. Я бы сравнила «Приговоры» с операми, настолько силен пафос этих произведений, и Лида писала мне, что текст «Лоскутное одеяло» создавался в качестве либретто к опере.
Юсупова вычленяет из юридических документов многозначные слова и показывает весь ужас несопоставимости языка документа с тем, что он передает. Язык документа округляет, равняет все события человеческой жизни, Юсупова же показывает, насколько это выравнивание губительно, но при этом сама идет навстречу языку протокола, и в стихотворении «Матеюк», мы слышим железный лязг последовательного перечисления действий. Этот лязг разрушается последними словами, повторенными несколько десятков раз «это неправильно», и эта фраза звучит как отмена сухого детализированного пересказа того, что случилось, и одновременно, на фонетическом уровне, передает тупое движение насильственного секса.
Так, через повторение, но не через перечисление к нам прорывается реальный опыт, страшный и не поддающийся осмыслению и артикуляции. Герои не видят и не знают, но чувствуют, язык слеп, но выходит на свет, потому что знает направление движения. Я думаю, что эмпатия — один из самых главных элементов поэтики Юсуповой. Все, кто встречаются с ее стихотворениями, чувствуют в них не только ужас надвигающейся трагедии, но и любовь.