Dead Dad, и опять, и опять

        14 апреля в Некрасовской библиотеке состоялся поэтический вечер Лидии Юсуповой – поэтессы, которая в этом году издала сборник «Dead Dad». Лидия живёт за границей с 1996 года, лишь изредка посещая Россию, но при этом участвует в её поэтической жизни: она публиковалась в антологии «Освобожденный Улисс», журналах и альманахах «Петербургские чтения», «Тритон», «Urbi», ей был посвящен один из номеров журнала «Воздух». Лидия прочла стихотворения из своей последней книги и несколько новых текстов. По сравнению с проходящими здесь же «Позициями» более монологичный вечер Лидии Юсуповой стал совершенно новым опытом.

        В Некрасовской библиотеке вот уже почти год проходят «Позиции» – так называются вечера, на которые поэтов и/или поэтесс приглашают по двое, предлагая им не только прочесть свои стихи, но и поговорить друг с другом, сравнив свои подходы к тексту. Когда подключается публика, звук становится по-настоящему многоканальным – затронуть успевают многое. На «Позициях» уже успели встретиться Антон Очиров и Ян Выговский, Оксана Васякина и Вадим Банников, Кирилл Корчагин и Екатерина Захаркив.

        Вечер, состоявшийся 14 апреля, отличался ото всех остальных – на этот раз участник был всего один, но такое смещение к моно-говорению не смотрелось чуждо на фоне диалогичных «Позиций». Лидия Юсупова, поэтесса, которой он был посвящен, живёт в Центральной Америке, в Белизе, и в Москве бывает редко, оттого, наверное, на её выступление собралось куда больше людей, чем обычно приходит на «Позиции». Юсупова читала тексты из своего последнего сборника, Dead Dad, который в этом году выиграл премию «Различие». В конце вечера Лидии вручили приз – матрёшку, которую расписал Павел Пепперштейн (он в январе тоже участвовал в «Позициях»). Впрочем, до конца ещё было нужно добраться – и поэтессе и слушателям.

        В одной из своих статей литературовед Денис Ларионов удивлялся тому, что сюжеты стихотворений Лидии Юсуповой из её прошлых сборников очень сильно напоминают остросюжетные американские фильмы (но никак не арт-хаус, уточняет он); Ларионов не избавился от этого ощущения и после того, как сама Юсупова сказала ему, что все тексты основаны на реальных событиях. Судя по всему, не изменила она своей технике и сейчас, во время написания стихотворений из последнего сборника, вот только теперь сюжет притупился, и по телу режут тупым же ножом – от этого только больней. Сюжет стихотворения, героиню которого просят лишить молодого парня девственности перед тем, как его отправят в Афганистан, скорее напоминает «Груз 200», чем какой-нибудь боевик. Нечто подобное можно было прочесть у Елены Фанайловой («…Они опять за свой Афганистан»), но если в её тексте коллажная техника распыляла все переживания между несколькими персонажами, то у Юсуповой весь страх и безразличие (и страх от безразличия, который испытывают слушатели) ввинчены в одну героиню.

        Так происходит и в тексте «Матеюк», героиню которого насилует почти незнакомый ей человек; стихотворение завершается отупелым повторением:

 

 

        Юсупова повторяет эту фразу около двух минут, её речь будто попадает в завихрение, из которого она не в силах выбраться. Это напоминает одновременно и трансовые заклинания, и до невозможного искаженную музыку минималистов, пропущенную одновременно через дилэй и дисторшн – там, где у Филиппа Гласса зацикленная фигура развивает немыслимую скорость, у Юсуповой она наливается и тянется, словно дёготь.

        Некоторые принципы построения другой части сборника, цикла «Приговоры», вызывает в памяти уже другую музыкальную фигуру – фугу. В этом цикле Юсупова экспериментирует с жанром вербатим-поэзии – тексты, ставшие основой стихотворений, поэтесса находила на сайтах, посвященных юридической и адвокатской практике, ими стали в первую очередь протоколы судебных заседаний и приговоры по уголовным делам. Один из этих текстов, написанный вскоре после декриминализации семейных побоев, можно найти здесь. Раз за разом в нём повторяется фраза «причинил ей/испытала физическую боль», только изъятая из документа и помещенная в поэтический текст, она перестаёт быть безличной казенной формулировкой, а наливается (повторим это слово) настоящей болью. Поэтическая речь Юсуповой вечно колеблется между этих двух полюсов – живым словом и омертвелой схемой, фразой и формулой, которая сама хуже любого физического насилия умаляет человека и его страдания.

        Аналогия с «Фугой смерти» Целана тем более справедлива, что и у него, и у Юсуповой пострадавшие оказываются отчуждены даже от своих имён: формулировка ФИО, замещающая имена персонажей, встречается в тексте 67 раз. Точно такой же коррозии подвержены даты и места: текст будто вываливается из времени, хочет ускользнуть от ответственности, но раз за разом обнаруживает сам себя:

 

 

        Правда, в отличие от Целана, у персонажей Юсуповой (реальных, напомним, людей), нет даже своего голоса, они безмолвны, и уже сама поэтесса берётся рассказать их истории. Но, возможно, было бы лучше, если бы эти истории никогда не пришлось рассказывать. «Трижды блажен, кто введёт в песнь имя», написал Мандельштам в 1923 году. Имя, название «исцеляет от беспамятства», делает человека и песнь видимыми и слышимыми. Но порой причина, по которой имя человека кристаллизуется и делается явным, слишком страшны, чтобы им радоваться. Цикл «Приговоры» предваряет обращение к Виталию Игоревичу Мингазову, ставшего жертвой гомофобного убийства:

 

 

        Но, раз это случилось, молчать об этом нельзя, сколь бы болезненным ни был опыт проживания этой травмы для поэтессы и слушателей. Едва ли сама Лидия Юсупова хотела, чтобы так получилось, но из-за скученности и спёртого воздуха (окно не открывали) на втором часу чтения приговоров действительно можно было ощутить себя в зале суда, где монотонная речь погребает под собой любое живое чувство. Поэзия в данном случае – мера сопротивления этому погребению.